Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа,

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война…

 

Точно так, как в популярной песне, началась война для моей мамы. Всё, что я поведаю дальше, было рассказано мне мамой в далеком моём детстве. Много после, когда мама уже сильно хворала, я уговорил её записать те рассказы. Она не много успела написать, да и те записи пропали, увы. С того времени прошли годы, десятилетия. Да и мама моя упокоилась уже четверть века как, и прах её остался без дóлжного присмотра теперь вот и на чужбине, в далеком, боюсь, и всё более удаляющемся Ереване…

Некогда великая страна раздробилась на множество осколков. Россия же, несмотря ни на что, продолжает крепко отстаивать и память о той большой и Отечественной войне. Вот и в моей памяти осталась самая что ни на есть горькая соль тех воспоминаний, но продолжает светиться удивление и восхищение жизнелюбию мамы тогда, когда вокруг было столько горя и смерти.

Итак, Бойцова Анна Алексеевна, сирота 1925-го года рождения, в июне 1941-го приехала в Киев из деревни Великий Круполь для того, чтобы поступить в кулинарный техникум… Она собиралась, вообще-то, в ОСОАВИАХИМ, чтобы стать лётчицей, как тогда многие мечтали. Но туда её не приняли, а ей надо было не только продолжить образование, но и как-то  прокормить себя. В  деревне  ей, сироте,  было уже никак. Общежитие, где её временно поселили, располагалось недалеко от авиационного завода. И первые же бомбы, которые посыпались на Киев в то воскресное утро падали на этот завод…

Уж не знаю как ей, совсем еще юной, удалось записаться добровольцем в Красную Армию в том суматошном Киеве, но она, получив назначение в часть, до своей части так и не добралась, поскольку немцы ошеломительно быстро продвигались в глубь страны, и Киев уже спешно оставлялся войсками. Население беспорядочно, кто как мог, эвакуировалось. Следуя с другими частями Красной Армии, девушка-новобранец только перешла через Днепр по Дарницкому мосту, как его взорвали… Наверное с месяц мама моя отступала с какими-то разрозненными частями Красной Армии. Во время одной из атак немецких самолетов, преследовавших и буквально расстреливавших отступающие колонны войск, авиабомба угодила в штабную машину, где были все документы, в их числе и девушки-новобранца. Часть, с которой продвигалась моя мама, завязла в Березаньских болотистых  лесах,  продолжая  отбиваться  от  непрестанно  атакующих немцев до последнего патрона. К тому времени уже наступила дождливая осень, а с ней и холодные ночи. У мамы от сырости и холода отказали ноги, но её красноармейцы не бросили и продолжали переносить на руках с кочки на кочку в бескрайных болотах. Со временем кончились не только боеприпасы, но и провизия. Мама вспоминала, как приходилось есть сырую конину…

Пленных красноармейцев вели на Запад нескончаемым потоком. Причём немцы тогда ещё не так зверствовали, как после. Многотысячную колонну пленных сопровождали, бывало, только один-два автоматчика. На ночь останавливались в открытом поле, охрана стояла редко по воображаемому периметру новообразованного лагеря на ночь. Кормились пленные  только теми подношениями, которые бросали или приносили им местные жители.  От ран,  истощения,  голода  и  болезней очень многие умирали. Но и в этих условиях нашлись стойкие духом офицеры и красноармейцы. Они образовали подобие подпольного штаба, который как-то старался поддерживать боевой дух пленных и даже организовывать побеги. Так старшие товарищи решили вызволить из плена тех немногих новобранцев, которые и на солдат-то были мало похожи из-за своей детской почти внешности. Решили раздобыть гражданскую одежду у местных жителей, переодеть «молодняк» в неё и постараться вывести из лагеря. А чтобы отвлечь часового, заговорить его,.. на эту роль сгодилась моя мама. И вот что удивительно! Девчушка, проучившаяся только восемь классов (десятилетка  была  в  соседнем  селе, до которого не в чем было ходить зимой,  лесом, 5-6 км!), выучила немецкий настолько, что справилась с этой задачей! Так человек 7-8 вырвались из плена… Знание немецкого ещё не раз поможет маме и далее. А  пока  на  попутных  немецких  машинах  мама добралась до своей деревни Великий Круполь  Белоцервского  района  Киевской  области, где она прожила не один свой сиротский год до войны.

А попала она в Великий Круполь так. Отец её Бойцов Алексей переехал в Киев с младшими детьми, Аней и Колей, из Севска после кончины жены своей Ксении, когда младенцу Ане и годика не было, а Коля был на год-другой постарше. Старшие же сестры – Олимпиада, Клавдия и Инна – давно уже жили своей самостоятельной жизнью, да и мама моя  их не могла знать. В Киеве у Алексея был брат Матвей, но время было суровое и голодное. И в Голодомор, году в 33-м, отец умер. Детей брата дядя не приютил, и их распределили по разным детским домам. С тех пор мама брата своего не видела. А государство перераспределило детдомовцев по деревням. Мама вместе с ещё тремя сиротами  попала в Великий Круполь к женщине из Ленинграда, у которой была дочка Лида. Мальчик Макар утонул в реке ещё до войны. А вот другие две девочки постарше, вместе с мамой определённых в деревню,  разделили  после  с  мамой  судьбу «остарбайтеров» в Рейхе.

Весной 1942-го тысячи людей с Украины, как и с других оккупированных территорий, были угнаны на работы в Рейх в принудительном порядке. Медленно перемещались на Запад поезда, составленные из десятков товарных вагонов, переполненных угоняемыми людьми. Не нужно, думаю, отмечать, что судьба этих людей не сильно отличалась от военнопленных в 1941-ом. Очень многие болели и умирали в пути. А поезд неспешно от станции к станции двигался по оккупированной Восточной Европе, Германии и Австрии. На многих остановках немцы устраивали «работорговлю». Бауэры (крестьяне, по-немецки), иные агенты выбирали подходящий им «товар». Повезло  ли маме или нет, но её так никто из «покупателей» не заприметил на долгом пути до Западной Австрии. Так она стала «остарбайтером» в приальпийском австрийском городке Вельсе. (Недалеко от знаменитого Зальцбурга.)

Тут было много трудовых лагерей. Причем, европейские лагерники содержались отдельно от советских. Не буду говорить, что для советских лагерников условия были намного более худшими, чем для прочих пленных или работников. Трудовые лагеря, конечно, отличались от концентрационных лагерей, лагерей смерти. Но и тут был никак не санаторий. За побег (а они случались!) при поимке, если не пристреливали тут же, то отправляли уже в концлагерь. Лагерное начальство было строгим, а последняя лагер-фюрерин была и вовсе зверем. (Её так возненавидели женщины-лагерницы, что, когда пришла с американцами свобода, они её просто растерзали. Но это случилось спустя долгих три года).  Бывали  и  публичные  акции устрашения, был и свой карцер. В лагере был строгий немецкий порядок и пунктуальность. Устанавливались и некоторые неожиданные «вольности». Так была пятидневная рабочая неделя с 7-ми утра до, кажется, 16:00. На субботу или воскресенье иногда отпускали в город, правда, с обязательным ношением на груди знака «Ost». Обязательные построения и переклички по утрам и вечерам. Еда была, конечно же, самая плохая. Выплачивали, видимо, какие-то гроши. Что интересно, австрийцы (дело ведь происходило в Австрии!) недолюбливали германцев. Находились и такие горожане, которые как-то сочувствовали остарбайтерам. Маме и тут помогал её немецкий, она могла немного общаться с добрыми австрийцами, бывало, что и подкармливали её. Интересно и то, что, несмотря на существенные ограничения в свободе, в лагере шла и «культурная жизнь». Была своя самодеятельность, устраивались концерты, которые посещались, бывало, и немецким персоналом лагеря. Мама моя очень неплохо пела и танцевала, декламировала, потому и принимала участие в лагерной самодеятельности. Несмотря на запреты, было определённое общение с трудниками из других лагерей. Как правило, в мамин женский советский лагерь приходили из лагерей чешского, французского и др. – там и свободы было значительно больше, и жили там намного «комфортнее». Мама со своими товарками работала на заводе, где изготовляли, в частности, военные полевые кухни. Она была газосварщицей – такую вот рабочую профессию получила девушка из деревни.

Жизнь остарбайтера в глубоком тылу у неприятеля проходила в понятной информационной изоляции. Какие-либо новости с фронтов получить было непросто, однако же, так или иначе, вести с фронтов просачивались, приносили их и гости с других лагерей. О положении  дел на фронтах  можно  было  догадываться и по поведению лагерного начальства, надзирателей: они были тем строже, чем хуже для немцев развивались события.

Город Вельс был тихим мирным городком, никакой собственно военной промышленности в нём не было. Нельзя же всерьёз за военную продукцию принимать производство кухонь, пусть и военных? Когда начались регулярные бомбардировки немецких городов союзной авиацией эти бомбардировки поначалу не касались Вельса. Но с приближением фронтов ситуация для немцев стала уже почти безнадежной, и «ковровыми» бомбежками накрыли и Вельс. При  воздушной  тревоге  все  выбегали  с завода и бежали в сторону ближайшего леса. Случалось, что какая шальная бомба падала и поблизости от завода, были погибшие и из невольниц. Было страшно и… радостно! Трудниц все чаще стали вывозить на расчистку от разрушений после бомбежек. Конечно же, советские невольницы радовались поражениям немцев и, несмотря на смертельную опасность, приветствовали бомбежки союзников. Наши женщины  стали  смелее  и  всё  чаще прибегали ко всякому возможному саботажу. Например, мама моя при воздушных тревогах выпускала весь сварочный газ из баллонов, тем самым срывалась работа, по меньшей мере, на день, пока не подвезут новые баллоны с газом. Успехи Красной Армии и союзников на фронтах прибавляли смелости и женщинам из лагеря. Необычно, наверное, для нас, но австрийцы  как  бы  не  сильно огорчались неудачам Вермахта. Поэтому, наверное, многое сходило с рук таким смельчакам. Но случались и наказания за подобные действия и поведение. Так, мама моя по своей неосторожности была даже арестована за её реплику как-то: «Гитлер капут!». Посидела несколько дней, то ли в карцере, то ли в городской тюрьме. Странно, но опять повезло – выпустили. Наверное, ещё и потому, что она была самой младшей в группе, а может быть, опять же знание языка помогло.

И в неволе люди влюбляются и женятся, дружат, всячески помогают и поддерживают друг друга. Мама сдружилась там со старшей себя Пашей, Прасковьей, а через неё с Михаилом Вислобоковым из соседнего лагеря. Паша с Мишей, полюбили друг друга и решили бежать, пробираться к нашему фронту. Их схватили, но не успели как-то сильно наказать. Фронт был совсем рядом. Немцам уже было не до них… (После войны они поженились, вернулись в Киев, и до конца дней своих прожили в Дарнице.) В неволе люди не  только  трудятся, но и учатся.  Мама моя, благодаря русскоговорящим подругам, в лагере хорошо подучила и русский язык. Да, да – русский, ведь в Круполе была только украинская школа, а русский, как и немецкий, были в ней иностранными языками. И это очень скоро ей сильно помогло, если не сказать спасло!

Война приближалась к завершению. Немцы сильно засуетились, стали спешно собираться и… уезжать. Как-то  вдруг исчезла и охрана лагеря. На  день,  другой  установилась  неопределённость,  вроде как безвластие… И 6-го мая 1945-го в лагерь пришли американцы! Свобода! Сколько радости было, сколько доброжелательности взаимной. Но нужно было решать, как быть дальше: оставаться ли в американской зоне или возвращаться к своим. Известно, что по соглашению между союзниками должен был беспрепятственно проводиться обмен освобождёнными гражданами, оказавшимися не на «своей зоне». Немало советских людей остались  там, не перешли  в  зону оккупации Красной Армии. А перешедшие, вернувшиеся к своим, сразу стали опять чужими и попадали в фильтрационные лагеря. Так и мама моя оказалась опять в плену, на сей раз в плену у Красной  Армии.  Но  и тут Провидение смилостивилось над мамой. Оказалось, что в Красной Армии стало не хватать грамотных солдат, срочно нужны были грамотные в русском люди. Мамины языки русский с немецким пришлись кстати, и мама вновь стала военнослужащей-вольнонаемницей, в 7-й Гвардейской Армии. Почти год прошёл на Балатоне в Венгрии…

Весной 1946-го 7-я Гвардейская была передислоцирована в Армянскую ССР, откуда мама, демобилизовавшись, надеялась вернуться на Украину, в Киев. Но случилось то, что случилась. Штабной виллис, в котором ехала вольнонаемный и почти уже вольноотпущенный красноармеец Бойцова А.А., спускаясь с Канакерского плато в столицу Армянской ССР Ереван, перевернулся. Мама с поврежденной ногой оказалась в госпитале, по выписке из которого что-то не так сложилось с документами, то ли сроки их действия вышли, то ли ещё что, уже не могу точно ничего заключить. Могу  только, для  краткости, сказать, что маме так и не удалось вернуться в Киев. Хотя там и жили, пережив немецкую оккупацию, её двоюродная сестра с семьей и ещё кто-то из родственников дальних. Мама осталась жить в Ереване. Спустя шесть лет на свет появился я, Гаспарян Олег Фрунзевич…

Так сложилось, что мы с мамой жили одни, и жили более чем скромно. Жили мы поначалу в общежитии Ереванского политехнического института, в котором мама проработала до самого выхода на пенсию, где и заслужила свою единственную совсем невоенную награду – Ветеран труда. Я же учился и закончил этот институт в 1974 году. Но это не важно, а важно то, что поскольку  телевизора  у  нас не было,  я ребенком малым жадно выпытывал у мамы рассказы про войну. А поскольку мама не столько воевала, сколько отступала и в плену была, да и не было никакого особенного боевого подвига, никаких военных наград, то мне, мальчишке несмышлёному, всё хотелось услышать нечто такое, что… Но мама моя очень хорошо рассказывала, показывала, пела, танцевала мне, читала Кобзаря – она меня очень любила… И вот эти рассказы запали глубоко-глубоко в сердце и душу мою…

Я думаю, уверен, что её подвиг, подвиг жизни был ничуть не меньшим, чем подвиг наших военных, павших, прошедших и победивших в ту войну.

 

P.S.

Спустя много-много лет, когда мама упокоилась и легла в землю Армении (Вирминии, о которой она вряд ли и слышала в своей великокрупольской деревенской школе), почтальон принес мне письмо. Письмо было от Бойцева Виталия Ивановича. Мне писал мой двоюродный брат, сын родной сестры мамы – Инны. Оказывается, он с мамой своей был в Ереване в 1949-ом и хорошо помнит тетю Аню. А пишет он мне, чтобы сообщить важную вещь. Его мама Инна на смертном одре сообщила ему некоторые важные семейные тайны,.. не тайны уже, конечно, но такое, что многое для меня стало как бы более понятным. Вот коротко, но по порядку.

Мама мамы моей – Ксения – в девичестве Шутова, была отверженной дочкой некоего дворянина из Димитрова (какого, не знаю, городов и городков Димитров в России много) по причине неповиновения запрету отца выходить замуж за простолюдина Бойцова Алексея. Старшие же сёстры мамы – Олимпиада, Клавдия и Инна – давно уже отпали от родителей. И судьбы у всех оказались разными. Подробности не известны, но… Олимпиада в войну была в партизанах, схвачена немцами и повешена. Клавдия задолго до Великой Отечественной  войны отправилась на строительство Комсомольска-на-Амуре, там заболела и умерла. Инна же войну с сыном пережила в немецкую оккупацию у родственников мужа в Днепропетровске, после  освобождения которого попала, видимо, как «враг народа и предатель» на лесоповал в Коми. Сын же Виталий оставался у родственников.  По освобождении  она  с  сыном  как-то узнала, что моя мама, её младшенькая  сестра  Аня  жива  и живёт в Ереване. Она приехала в Ереван с сыном, в надежде тут устроиться и жить рядом с единственной сестрой. Но ей пришлось уехать в Камышин, поскольку работы в Ереване ей не нашлось, а в Камышине началась новая большая стройка, и легче принимали на работу (она же была человеком с «зоны»). Там же она и прожила до скончания века своего. О мамином брате Николае ничего узнать так и не удалось,  хотя  запросы  многократно посылались по многим инстанциям, разве что его вроде как видела раненным в киевском госпитале двоюродная сестра Шура…

 

P.P.S.

Я часто спрашивал маму, почему она так и не вернулась в Киев? Ладно, сразу после освобождения Киев почему-то был закрыт для не киевлян, но после? Тем более, она очень хотела уехать туда. Внятного ответа я так и не получал. Но помню, она мне говорила, что из-за плена немецкого её в Ереване не раз вызывали в НКВД (МВД) и беседовали, расспрашивали о её пленении в 1941-ом и остарбайтерстве, освобождении американцами и пр. Потом, она при жизни так и не могла получить подтверждения о своем участии в Великой Отечественной войне, пленении, последующем пребывании в неволе в Германии. Но  вот  уже после развала СССР, я настоял, чтобы мама ещё раз направила запрос в военкомат уже независимой Армении для подтверждения своего участия в Отечественной войне. И ответ-таки пришел! Да ещё с такими подробностями обо всём-всём, что и диву даёшься, как органы всё знают о нас, но не говорят! Вопрос, почему так произошло, для меня остаётся, скажем так, открытым. Правда, у меня есть убеждение, что история нашей великой и многострадальной страны прошла разрушительными разломами через судьбы многих и многих людей. И судьбы эти очень даже героические, несмотря ни на что!

 

PPPS

В июле 2014-го я жил в Петербурге уже не первый год, но всё ещё как иностранец, и мне стало  невмоготу  вот  так  наблюдать со стороны за всем тем, что творится там. Я таки решился и сорвался в Киев. Тем более, что Киев я воспринимал и как мой родной город, поскольку не в малой мере маму свою считал киевлянкой тоже: по её же воспоминаниям  лета 1941-го, по  моим  наездам туда и после, уже в советское время. Да что теперь-то скрывать. Я и маму мою свозил в последний для неё раз в Киев в далеком уже 1976-ом…

И вот, когда я спрашивал своих интеллигентных вроде родственников и знакомых, прибыв в Киев летом 2014-го, о дикости майданутых и варварстве в Одессе, то от первого они  брезгливо  отмахивались, мол, правильное  дело  слегка подпортили западенцы, а Одессу и вовсе-де спровоцировали  москали…

И вот сегодня я продолжаю думать, какая же мерзость все годы-десятилетия там продолжала бродить и после освобождения Киева в 1944-ом. И вот почему.

Во-первых,  моя  мама с братом Николаем стали круглыми сиротами не в последнюю очередь  в  результате  неприятия  их  отца Алексея родным братом его Матвеем еще в далеком 1925-ом. После же, в Голодомор, когда сам Алексей с голоду помер в 1933-ем, родственники его Бойцовы не приютили детей-сирот у себя и не сокрушились далее их детдомовской судьбой.

Во-вторых, в 1948-ом или в 1949-ом, уже не припомню, мама моя ездила в Киев, надо полагать, не праздно, а с надеждой там остаться, но видно, не приняли её там достаточно с теплом, чтобы ей решиться там остаться, и она вернулась в Ереван. Значит, в неродном Ереване ей, одинокой, было роднее, чем в якобы родном Киеве… Ладно, всё это личные, так сказать, семейные невзгоды. У кого в Союзе тогда их не было. Но вот далее, после, было немало мелкого, малозначащего, как казалось тогда.

Я сам нередко наезжал в Киев и вообще в Украину, был во Львове, Виннице, Ровно по работе  в  командировках или по личной инициативе. Конечно, глупо скрывать, приходилось сталкиваться и с проявлениями антисоветского, да и антирусского. Признаться, я не сильно обращал на то внимания: мало ли в стране в те «застойные годы» было слушателей всяких «голосов из-за бугра». Сам же я, оставаясь убеждённым интернационалистом,  да ещё из Армении,  где  тоже  наслышан был всяких былей и небылиц про злую Москву и русских всяких, списывал всё это на ворчание «вечно недовольных мещан и мелких националистов». Однако нет!  Прошли  годы,  десятилетия, и «мелкое ворчание и недовольство» вылилось  в  крупное размывание устоев человеческого  бытия  в  большой  стране,  по  устройству своему – империи. СССР развалился, образовались несколько «независимых государств». Многие из  этих государств совсем недружественны к России…

В День Победы и в дни продолжающейся СВО на Украине всем нужно правильно оценить причины страшных войн, через которые прошли и проходят СССР и многие осколки  от него, правильно выбрать направление оздоровления нашего многострадального общества. Понять наконец, что Россия – это, прежде всего, Православная Империя, а не какое-то банальное национальное государство, или ещё нелепее – Империя зла, как окрестил  в  1970-х  СССР  Рейган. И  тут  неумолимо,  выражаясь совсем по-простому, сработал закон бумеранга – в  Империю зла обратились вконец США и христианская Европа! Для православного человека это более чем очевидно.  Но вот недоразумение – среди православных вдруг появились православные социалисты или, что ещё более нелепо и дико, православные коммунисты…

Русские люди, опомнитесь!  Бог  Иисус Спаситель с Россией потому, что Россия-матушка удерживает весь мир у края пропасти полного падения в мир антихриста! Только так и никак иначе!